Тысяча сияющих солнц - Страница 84

• Предыдущая
• 84 / 89
• Следующая

84

Лейла возвращается в гостиницу. Тарика с детьми еще нет.

Лейла садится на кровать и ставит жестянку перед собой.

Открывать или нет? Может, пусть лучше дар Джалиля (каким бы он ни был) навсегда останется тайной?

Но любопытство побеждает. Лейла тихонько поворачивает ключ. Что-то скрипит, щелкает, и крышка откидывается.

В коробке три предмета: конверт, холщовый мешочек и видеокассета.

С кассетой в руках Лейла отправляется к портье. Все тот же пожилой служащий, который приветствовал их по прибытии, говорит, что видеомагнитофон в гостинице только один — в люкс-апартаментах. Они как раз свободны, и видео, пожалуй, можно воспользоваться.

За стойкой появляется молодой усатый портье с сотовым телефоном. Пожилой провожает Лейлу на третий этаж в самый конец коридора, отпирает дверь номера. Лейле в глаза сразу бросается телевизор, и она уже больше ничего не видит вокруг себя.

Кассета вставлена.

Какое-то время экран остается черным.

Неужели на ленте ничего нет? Тогда какой смысл Джалилю...

Звучит музыка. На экране мелькают картинки.

Лейла смотрит пару минут. Хмурится. Перематывает ленту дальше и опять жмет на воспроизведение.

Тот же самый фильм. «Пиноккио» Уолта Диснея.

У портье озадаченный вид.

Лейла и сама ничего не понимает.

В седьмом часу появляется Тарик с детьми.

Азиза мчится к матери и гордо показывает серебряные сережки с эмалевыми бабочками — Тарик купил. Залмай прижимает к груди резинового дельфина, который пищит, когда надавишь.

Тарик обнимает жену.

— Как съездила?

— Все хорошо. Потом расскажу.

Они ужинают в ближайшей кебабной. Зал небольшой, народу полно, столы покрыты липкой клеенкой, дымно и шумно. Но баранина нежная и сочная, хлеб горячий. После трапезы прогуливаются по улице, Тарик покупает детям в ларьке розовое мороженое. Они садятся на лавку, смотрят на горы на фоне пламенеющего заката. Тепло, воздух насыщен ароматом хвои.

Конверт Лейла распечатала, как только вернулась в свой номер из люкс-апартаментов. На пожелтевшей бумаге в линейку синими чернилами было написано следующее:

...

13 мая 1987 года.

Моя дорогая Мариам!

Молю Господа, чтобы мое письмо застало тебя в добром здравии.

Как ты знаешь, месяц назад я приезжал в Кабул, чтобы переговорить с тобой. Но ты не захотела меня видеть. Это огорчило меня, но я тебя не виню. На твоем месте я бы, наверное, поступил точно так же. Уже давно я потерял право на твое доброе отношение, и повинен в этом я один. Но если ты читаешь сейчас это послание, значит, ты прочла письмо, которое я оставил у твоей двери, и приехала к мулле Фатхулле, как я тебя и просил. Благодарю тебя за это, Мариам-джо. Ты дала мне возможность сказать тебе эти несколько слов. С чего начать?

С нашего последнего свидания у нас стряслось немало бед, Мариам-джо. Твоя мачеха Афсун погибла в первый же день восстания 1979 года. В тот же день шальная пуля убила твою сестру Нилуфар. Так и вижу, как она становится на голову перед гостями, только бы произвести на них впечатление. Твой брат Фархад в 1980 году встал под знамена джихада и через два года погиб в Гильменде. Я даже тела его не видел. Не знаю, есть ли у тебя дети, Мариам-джо, но если есть, да смилостивится над ними Господь и да минует тебя горе, подобное тому, что постигло меня. Мне до сих пор снятся мои дети. Те, которые умерли.

Ты мне тоже снишься, Мариам-джо. Я скучаю по тебе, по твоему голосу, по твоему смеху. Мне очень хочется почитать тебе, отправиться с тобой на рыбалку. Помнишь, как мы ловили рыбу? Ты была хорошая дочь, Мариам-джо, и стоит мне о тебе подумать, как меня охватывает стыд и раскаяние. Как меня мучает совесть! Как я только посмел не выйти к тебе, когда ты добралась тогда до Герата, не пригласить тебя в дом, оставить на улице! Как только у меня рука поднялась держать тебя изгоем все эти годы, не принять в семью! И ради чего? Ради глупых предрассудков, именуемых приличиями? Они ничто перед тем, что стряслось со мной, что я повидал на этой треклятой войне. Но теперь уже слишком поздно. Вот оно, наказание за мое бессердечие, ибо возмездие неотвратимо. Повторю только: ты была хорошая дочь, я не заслужил тебя. Прости меня за все, Мариам-джо. Прости. Прости. Прости.

Я уже больше не богач, каким был когда-то. Коммунисты конфисковали большую часть моих земель и все магазины. Но жаловаться грех — Господь в неизреченной милости своей опять наградил меня не по заслугам. Когда я вернулся из Кабула, мне посчастливилось продать те участки земли, которые еще оставались за мной. Свою часть наследства ты найдешь в этой коробке. Немного, конечно, не баснословное богатство, но все-таки кое-что. (Деньги я позволил себе обменять на доллары. Так оно надежнее. Одному Аллаху ведомо, что приключится с нашей денежной системой.)

Надеюсь, ты далека от мысли, что я хочу купить твое прощение. Надеюсь, я не так низко пал в твоих глазах. Твое прощение не купишь. Я просто передаю тебе то, что по праву принадлежит тебе. Я был не самый заботливый отец при жизни, надеюсь исправиться после смерти.

Смерть. Излишние подробности тут ни к чему, скажу только, что я у ее порога. Слабое сердце, говорят доктора. По-моему, подходящая смерть для слабого человека.

Мариам-джо!

Льщу себя надеждой, что, прочитав все это, ты отнесешься ко мне более благосклонно, чем в свое время я к тебе. Может быть, в твоем сердце достанет любви, чтобы приехать и повидаться с отцом. Только постучи в мою дверь — на этот раз я тебе открою, и обниму, и прижму к сердцу. К слабому сердцу. Такому же слабому, как эта надежда.