Тысяча сияющих солнц - Страница 82

— У нас как-то ночевал сам Бен Ладен, — хвастается вполголоса портье.

В номере две кровати, ванная, из крана течет холодная вода. На стене портрет поэта Абдаллаха Ансари. Из окна открывается вид на оживленную улицу внизу, на парк с замощенными кирпичом дорожками и ухоженными клумбами. Дети недовольны, что в комнате нет телевизора, — привыкли. Впрочем, они скоро засыпают, да и родители вслед за ними. Ночью Лейле снятся тревожные сны, она даже раз просыпается. А вот что снилось — не помнит.

На следующее утро они завтракают вареными яйцами, пьют чай со свежим хлебом и айвовым вареньем. Потом Тарик ловит ей такси.

— Ты точно хочешь ехать одна, без меня? — спрашивает Тарик.

Азиза держит отца за руку, Залмай жмется к его ноге.

— Точно.

— Я волнуюсь за тебя.

— Все будет хорошо. Обещаю. Сходи с детьми на базар. Купи им что-нибудь.

Когда такси отъезжает, Залмай, весь в слезах, тянется к Тарику. Это радует Лейлу. И рвет ей душу.

— Ты не из Герата, — заключает таксист. У него темные волосы до плеч — теперь многие носят такие, как бы назло талибам, впрочем, изгнанным, — шрам над губой разрезает усы. На ветровом стекле со стороны водителя фотография розовощекой девушки с косичками.

Лейла говорит, что целый год прожила в Пакистане и теперь возвращается в Кабул, в свой родной район Дих-Мазанг.

За окном медники припаивают ручки к кувшинам, седельники раскладывают на солнце куски сыромятной кожи для просушки.

— А сам ты долго живешь в Герате, брат? — спрашивает Лейла.

— Всю свою жизнь. Я здесь родился. Все прошло у меня на глазах. Ты помнишь восстание?

Лейла хочет ответить, но таксист ее перебивает:

— Март 1979 года, за девять месяцев до советского вторжения. В Герате убили нескольких советских специалистов. В ответ последовал трехдневный обстрел. Танки и вертолеты разносили в прах дома, разрушили один минарет. Две мои сестры погибли тогда, одной было всего двадцать лет. Это она. — Таксист постучал пальцем по фото.

— Прими мои соболезнования.

«Да, у каждого афганца, кого ни возьми, жизнь полна печалей и потерь, — думает Лейла. — И все-таки люди не вешают нос. Взять меня... удивительно, как мне самой удалось выжить. А ведь как здорово, сижу вот живехонька... и даже сочувствую чужому горю».

Деревушка Гуль-Даман вся состоит из глинобитных домиков, и лишь некоторые обнесены забором. Женщины с потемневшими от солнца лицами готовят на открытом воздухе еду, из черных котлов поднимается пар. Мужчины тащат тележки, груженные камнями, останавливаются и смотрят вслед машине. За такси несутся дети. Шофер вертит руль, автомобиль огибает кладбище, посреди которого видна старая усыпальница. Оказывается, здесь похоронен местный суфий.

Вот и ветряная мельница. В тени ее неподвижных ржавых крыльев возятся трое мальчишек, лепят что-то из глины. Таксист опускает стекло и высовывается из окна. Отвечает мальчик постарше, тычет пальцем вдоль дороги. Шофер благодарит и подъезжает к указанному месту.

Одноэтажный дом обнесен стеной, из-за забора свешиваются ветки деревьев.

— Я недолго, — говорит Лейла водителю.

Дверь ей открывает смуглый худой коротышка средних лет. Борода у него с проседью.

На мужчине традиционная одежда — пирхан-тюмбан и чапан.

Они обмениваются приветствиями.

— Это дом муллы Фатхуллы? — спрашивает Лейла.

— Да. Я его сын Хамза. Чем могу быть тебе полезен, хамшира?

— Я по поводу старого друга твоего отца, Мариам.

Хамза недоуменно моргает:

— Мариам?

— Дочь Джалиль-хана.

Хамза опять хлопает ресницами, потом прижимает к щеке ладонь, и его лицо освещает улыбка.

— А-а-а-а, — тянет он. — Ну конечно! Мариам! Ты ее дочь? А она... — Хамза заглядывает Лейле за спину, — сама она тоже приехала? Ведь столько времени прошло!

— Она умерла.

Хамза больше не улыбается.

— Входи. — Он распахивает дверь. — Добро пожаловать.

Они сидят на полу в скудно обставленной комнате. На полу гератский ковер, вышитые бисером подушки, на стене картинка в рамке, изображающая Мекку. Окно открыто, все вокруг залито солнечным светом. Из соседней комнаты доносится женский шепот. Босоногий мальчик ставит перед ними поднос с зеленым чаем и фисташковой нугой. Хамза кивает:

— Мой сын.

Мальчик беззвучно исчезает.

— Рассказывай. — Голос у Хамзы усталый.

И Лейла рассказывает. Обо всем. Получается долго. И еще надо удержаться от слез. А это не так просто, ведь всего год прошел.

Хамза долго молчит, только чашку на блюдце вертит. То в одну сторону повернет, то в другую.

— Мой отец — да покоится он с миром — очень любил ее, — произносит он наконец. — Ведь именно он пропел ей на ухо азан, когда она родилась. Они виделись каждую неделю. Иногда он брал меня с собой. Он был ее учитель, но и друг тоже. Очень добрый был человек. Когда Джалиль-хан сплавил дочку подальше, отец заболел от горя.

— Прими мои соболезнования. Да простит его Господь, — говорит Лейла.

Хамза кланяется в ответ.

— Отец дожил до преклонных лет и пережил Джалиль-хана. Мы похоронили его на деревенском кладбище невдалеке от могилы матери Мариам. Отец был настоящий праведник.

Лейла отставляет свою чашку.

— У меня к тебе просьба. Покажи мне, где жила Мариам.

Таксист соглашается подождать еще. Хамза и Лейла спускаются вниз по склону и выходят на дорогу, ведущую в Герат. Минут через пятнадцать в густой траве появляется еле заметная проплешина.

— Здесь начинается тропинка, что приведет на нужное место, — говорит Хамза.