Тысяча сияющих солнц - Страница 79

— Твой отец хороший человек. Самый лучший.

— А если он уйдет от нас?

— Такого не случится никогда. Посмотри на меня. Отец никогда не обидит тебя и никогда нас не бросит.

Лицо Азизы осветилось такой радостью, что у Лейлы сжалось сердце.

Тарик купил Залмаю лошадку-качалку, сделал ему тележку. В тюрьме он научился вырезать из бумаги зверей и теперь сворачивал, перегибал и разрезал бесчисленные листы бумаги, из которых получались львы, кенгуру, скаковые жеребцы и сказочные птицы.

Но если только Залмаю казалось, что работа тянется слишком долго, он бесцеремонно вырывал надрезанный листок у Тарика из рук.

— Ты осел! — кричал ребенок. — Не нужны мне твои игрушки!

— Залмай, — укоризненно вздыхала Лейла.

— Ничего, — успокаивал жену Тарик. — Это ничего. Пусть его.

— Ты не мой Баба-джан! Мой настоящий Баба-джан уехал далеко, но он вернется и побьет тебя! А убежать ты не сможешь, ведь у отца две ноги, а у тебя только одна.

Перед сном Лейла крепко обнимает Залмая, и они вместе произносят молитву против Бабалу. На вопросы она неизменно отвечает, что Баба-джан уехал и неизвестно когда вернется. Лейла ненавидит себя за это. Но она знает: лгать придется долго. Залмай подрастет, научится сам завязывать шнурки на ботинках,пойдет в школу, а ложь никуда не денется. Правда, со временем сын все реже будет спрашивать про отца, перестанет кричать «Папа!» вслед пожилым сутулым прохожим, и в один прекрасный день, глядя на какой-нибудь заснеженный склон, с удивлением обнаружит, что боль утихла, рана зарубцевалась, образ Рашида затуманился, отошел на задний план, перестал терзать душу.

Лейле хорошо в Мури. Но счастье ее не безоблачно. За него приходится платить.

В выходные дни Тарик с Лейлой и детьми выбираются в город, они гуляют по улице Мэлл, где полно лавочек, торгующих всякими безделушками, и где расположена настоящая англиканская церковь, выстроенная в середине девятнадцатого века. Тарик покупает у уличных торговцев пряные кебабы чапли. Густая толпа заполняет улицу: местные жители, европейцы со своими сотовыми телефонами и цифровыми камерами, пенджабцы, бежавшие в горы от жары.

Они садятся в автобус и едут в Кашмир-Пойнт, оттуда открывается прекрасный вид на долину реки Джелум, на поросшие елями склоны и на горы, покрытые густыми лесами, в которых, говорят, до сих пор водятся обезьяны. Бывают они и в Натиагали, местечке километрах в тридцати от Мури. Держась за руки, гуляют по осененной кленами дороге, осматривают дворец губернатора, посещают старинное британское кладбище.

Лейла ловит себя на том, что, попав на оживленную улицу, частенько глядит в стекла витрин, высматривая отражения своих близких. Муж, жена, дочка и сын — на первый взгляд самая обычная семья. Какие тут могут быть тайны, горести и разочарования?

У Азизы по ночам бывают кошмары, от которых она с криком пробуждается. Лейла садится рядом, вытирает ей лицо, успокаивает, напевает песенку.

У Лейлы свои сны. В них она обязательно попадает в Кабул, в дом Рашида, проходит через переднюю, поднимается по лестнице. Лейла всегда одна, но из-за двери доносится шипение утюга, шуршание складываемого белья, женский голос мурлычет старинные гератские песни.

Лейла открывает дверь — а в комнате пусто.

Сны потрясают Лейлу, она просыпается, обливаясь слезами, с опустошенной душой.

2

Сентябрь. Воскресенье. Лейла укладывает Залмая спать. Мальчик простудился, чихает и кашляет. В дом врывается Тарик:

— Ты слышала? Убит Ахмад Шах-Масуд!

— Да ты что?

— У него брали интервью два журналиста, выдававшие себя за бельгийцев марокканского происхождения. Пока они беседовали, взорвалась спрятанная в видеокамере бомба. Масуда и одного из журналистов убило на месте. Второго застрелили при попытке к бегству. Говорят, убийц подослала Аль-Каида.

Лейле вспоминается плакат из маминой спальни. На нем у Масуда слегка приподнята бровь, лицо сосредоточенно, словно он кого-то внимательно слушает. Мама была благодарна Масуду за его молитву у могилы Ахмада и Ноора, рассказывала об этом всем и каждому. Даже когда разные группировки схватились между собой в жестоких боях, мама никогда не обвиняла Масуда. «Он хороший человек, — повторяла она. — Он хочет мира, хочет возродить Афганистан. Но ему не дают». Для мамы Масуд всегда оставался Львом Панджшера, вопреки всем ужасам войны и разрушениям, которые принесла междуусобица Кабулу.

У Лейлы свой счет. Кончина Масуда не доставила ей радости, но она слишком хорошо помнит, как взлетали на воздух соседские дома, как откапывали трупы из-под развалин, как оторванные руки и ноги погибших детей находили на крышах, на ветках деревьев уже после похорон, много дней спустя. Она помнит, как мама вздрагивала от ужаса при каждом очередном взрыве. Она рада была бы забыть окровавленный шмат мяса в обрывке футболки с изображениями башен — все, что осталось от Баби.

— Состоятся похороны, — говорит Тарик. — Это точно. Говорят, в Равалпинди. Вот народу-то соберется!

Уже почти уснувший Залмай садится и трет кулачками глаза.

Проходит два дня. Они прибираются в номере, когда слышат какой-то шум. Тарик отставляет в сторону швабру и поспешно выходит в коридор. Лейла за ним.

Шум доносится из вестибюля. Там, справа от стойки портье, стоит телевизор, перед ним несколько стульев и два кожаных дивана. Саид, портье и парочка туристов не сводят глаз с экрана.

Идут новости Би-би-си. Из высоченной башни поднимается дым. Тарик спрашивает о чем-то Саида, тот начинает отвечать и замолкает на полуслове. Рядом со второй башней появляется самолет и на лету врезается в нее. Вспухает громадный шар огня. Из груди собравшихся исторгается крик.