Тысяча сияющих солнц - Страница 31

— Ты ведь не... Я так боюсь за тебя, мама.

— Я хотела наложить на себя руки, как только мы узнали, — шепчет мама. — Да и потом тоже, что скрывать. Только до этого не дойдет. Не волнуйся, Лейла. Я своими глазами увижу, как моя родина обретает свободу. А увижу я — увидят и мальчики. Моими глазами.

В сердце у Лейлы борются два чувства: радость, что мама не убьет себя, и огорчение, что не она удержала ее от страшного шага. Душа у мамы — вроде пустого песчаного пляжа, на котором Лейла оставила свои следы. Но волны горя смывают их.

Накатят — и смоют.

6

Таксист свернул на обочину, чтобы пропустить длинную колонну военных «уазиков» и бронетранспортеров. Тарик высунулся в окно и крикнул: «Пожалуйста!»

«Уазик» затрубил. Тарик засвистел в ответ и замахал рукой.

— Какие пушки! — воскликнул он. — Какие машины! Какая армия! И не жалко бросать такое войско против толпы крестьян с рогатками?

Военные проехали. Машина опять катила по шоссе.

— Долго еще? — спросила Лейла.

— Около часа. Если не остановят. И если не попадется еще колонна.

Дальний поход организовал Баби, участников трое: он сам, Лейла и Тарик. Хасина тоже просилась, да отец не отпустил. Баби — хотя денег у него было негусто — заказал такси на целый день, не сказав Лейле ни слова, куда едут. Бросил только: «Это расширит твой кругозор».

Они выехали в пять часов утра. Сначала за окном машины мелькали заснеженные горные вершины, их сменили пустыни, чтобы уступить место выжженным солнцем скалам; кучки глинобитных домиков с тростниковыми крышами чередовались с полями, засеянными пшеницей. На горизонте чернели шатры кочевников. Все чаще стали попадаться сгоревшие советские танки и скелеты подбитых вертолетов.

Вот он, Афганистан Ахмада и Ноора, подумала Лейла. Вот где шла настоящая война. Кабул оставался в стороне. Если бы не редкие перестрелки, не советские патрули и не военная техника на улицах, могло показаться, что никакой войны и нет.

Ближе к полудню, миновав два блокпоста, они въехали наконец в долину. Баби указал Лейле на далекие красные стены, от которых веяло древностью:

— Это Шахри-Зохак, Красный Город. Когда-то здесь была крепость. Ее построили девятьсот лет тому назад, чтобы защищать долину от захватчиков. В тринадцатом веке внук Чингисхана вторгся в эти места и был убит. Тогда крепость разрушил сам Чингисхан.

— Вот вам, мои юные друзья, история нашей страны: вторжение за вторжением, — подхватил таксист. — Александр Македонский. Сасаниды. Арабы. Монголы. Теперь Советы. Но мы вроде этих вот стен. Обветшавшие, полуразрушенные — а стоим. Ведь правда, бадар?

— Воистину так, — подтвердил Баби.

Через полчаса машина остановилась.

— Эй, вы, — позвал детей Баби. — Выходите и полюбуйтесь.

Дверь такси хлопнула — участники похода выбрались наружу.

— Вот они, — показал Баби. — Глядите. Тарик изумленно разинул рот. Лейла последовала его примеру.

Ничего столь величественного они в жизни не видели.

И вряд ли еще когда увидим, промелькнуло в голове у Лейлы.

Два колосса — два Будды — оказались куда больше, чем можно было судить по фотографиям. Гигантские скальные изваяния величественно взирали на мир с головокружительной высоты, как и две тысячи лет назад, когда у их подножия тянулись по Шелковому пути караваны. Словно сыр дырками, статуи были изъедены многочисленными пещерами.

— Перед ними я такой маленький, — пробормотал Тарик.

— Поднимемся наверх? — спросил Баби.

— А разве на статуи можно забраться? — не поверила Лейла.

Баби с улыбкой подал ей руку:

— Идем.

Восхождение по узкой, вырубленной в камне темной лестнице Тарику далось нелегко: одной рукой он опирался на Лейлу, другой — на Баби. Ходы пронизывали скалу во всех мыслимых направлениях, и в конце их был свет.

— Осторожнее ставьте ноги, — голос Баби громким эхом отразился от стен. — На ступеньках легко упасть.

Местами лестница нависала над пропастью.

— Не смотрите вниз, дети. Глядите прямо перед собой.

Когда-то Бамиан был средоточием буддизма, пока в девятом веке сюда не пришли арабы, исповедующие ислам, рассказывал Баби. Пробитые в песчанике пещеры служили жилищем для монахов и давали пристанище паломникам. Монахи расписали стены и потолки своих келий прекрасными фресками.

— Одно время здесь жило до пяти тысяч монахов.

Когда они добрались до вершины, Тарик задыхался от изнеможения. Баби тоже тяжело дышал. Но глаза у него горели.

— Мы у них на макушке. — Баби вытер лоб платком. — Здесь есть впадина, откуда можно выглянуть наружу.

Скалистый выступ нависал над долиной. В нем была выемка, с трудом вмещающая троих. Отсюда открывался чудесный вид.

— Вы только посмотрите! — воскликнула Лейла.

Баби молча улыбнулся.

Лоскутки полей, куда ни глянь. (Озимая пшеница, люцерна и картошка, поделился сведениями Баби.) Вдоль полей растут тополя, течет вода в арыках. Фигурки людей сверху такие крошечные! (На склонах растет рис и ячмень, продолжал Баби.) Осень, идет уборка урожая, зерно сушится на крышах саманных домиков. Вдоль главной улицы городка тоже тополя, в их тени расположились лавочки и чайханы. За городком, за полями и ручейками краснеют голые подножия гор, и над всем этим, над просторами Афганистана сияет заснеженный хребет Гиндукуша.

Небо над головой безукоризненно голубое, ни облачка.

— Как тихо, — прошептала Лейла. Маленькие лошади и овцы внизу перемещались в полнейшем безмолвии.